Петербургские небожители

Эта книга существует в электронном варианте: Apple Books и Google Play — $4.99.

“Петербургские небожители” предстают в стихах Бобышева толпой без собственного лица, чтобы через мгновение вновь появиться озарёнными романтическим заревом:

Закат – как сотни зорь пылал. И розу
слал незнакомке полубог, жених…

Именно потому, что Бобышев в культурном плане автор сугубо петербургский (скорее даже “санкт–петербургский”), он оставляет за собой право живописать северную столицу без всякого пиетета, как “полузатопленный, загнивший Петербург” в позднем стихотворении “Города”, а в ранних “Видах” сравнивать родной ему город с кладбищем. Правда, “золотым”.

Неотъемлемая черта поэтического мировоззрения Дмитрия Бобышева состоит в том, что потаённое он умеет передавать через сугубо внешнее, зримое, живописное. Не просто “умеет”, это у него врождённое, непроизвольный исток лирического переживания. В открывающих эту книгу строчках полувековой давности он тот же, что и сегодня:

Знаю, возможно… А ветрениц вислую стаю
мне за цветы посчитать не дано.
Нет, невозможно, я знаю…
Или возможно, а стало быть, и суждено.

Романтическая поэзия в его строках возвращается к своим блоковским истокам: “И невозможное возможно, / Дорога долгая легка…”

…Выразительнее у Бобышева – скорее всего лермонтовской рефлексией навеянное – любование собственной, ведающей об увечьях, но чуждой бренности и тлена душой:

Тебя, тоскуя о твоей пропаже,
наставница ребячая, ничья,
не нахожу в промышленном пейзаже –
и заживо мертвеет жизнь моя.

На фоне виадука и сарая
идёшь ты, силой нежною дыша,
и тут я поражаюсь: вот какая,
оказывается, моя душа!

… Сама его поэтика есть опыт радужной раскраски земных руин. Почти акриловая, без патины и полутонов, тональность его стихов американского периода довлеет себе – видимо как раз по причине, ускользнувшей из поэтического окоёма “красоты развалин”. Положительного эффекта можно, конечно, добиться и при этой технологии. И если не “красоту развалин”, то “красоту природных катаклизмов” тоже узреть, как, например, это происходит в стихотворении “Жар–Куст” (1998):

…куст, опаливший выступы предметов
вокруг себя, кто сам пунцов бывал,
кто делается в ржави – фиолетов,
а в пурпуре ущербном – пылко ал.

Тот жар (тот – куст!) влезает яро в око,
зеницу злыми спектрами свербя,
протуберанец в глаз вонзив глубоко…
– Кленовый прах, не помнящий себя!

Образы в его стихах прихотливо монтируются друг с другом, подобные барочной лепнине, а их конструкция сродни петербургским барочным соборам. И самого бобышевского лирического героя легко представить в обличье персоны из XVIII века, того лица, что “из плоти искресах конечны совершенства”, как молвлено в его “Ксении Петербуржской”.

267 страниц, Коллекционное, пронумерованное, сигнальное издание.